«ЛЮДА ЭКСПРЕСС или лаборатория великого деяния», Глеб Ершов

«ЛЮДА ЭКСПРЕСС или лаборатория великого деяния»

Глеб Ершов

В Петербурге появился новый центр приложения сил – Новая Голландия. Некогда самая притягательная и загадочная петербургская terra incognita, манящая интригой пустого пространства за обрывающимся вглубь разворотом кирпичной стены в романтической арке над каналом, – теперь обескураживает своей отнюдь не метафизической, а самой что ни на есть будничной пустотой. В ней, однако, есть своя энергия ожидания, поскольку обещано, как всегда, много и, обещанное представляется еще одним грандиозным петербургским футуристическим предприятием*.
Скромное настоящее представляется лишь лабораторией будущего проекта, реальные контуры которого еще зыбки. Ожидание, впрочем, прекрасно само по себе, хотя, стоит признать, что пора безоглядных посулов и иллюзий уже миновала, и наступило время рыночного расчета и стратегической менеджерской активности. Проще сказать, нужны делатели, трезво оценивающие ситуацию и, главное, формы реализации задуманного в отношении четкости, ясности, формата и адресности высказывания.
За последние десять лет современное петербургское искусство прочно прописалось в галерейном пространстве, стало не только укорененным явлением, имеющим законную прописку, но и претендующим на освоение новых территорий – чему свидетельство появление лофтов – бывших промышленных зданий, приспособленных для центров новой культурной активности.
Уникальность Новой Голландии в том, что здесь нет ни галерейной, ни лофтовой специфики и фактуры – перед нами чистое поле в красивой старинной рамке, или же, просто начало, «великое супрематическое обнуление».
Петербургскому искусству можно снова попробовать начать «с чистого листа», для этого ему дан временный контейнер – вагончик с «агитпоезда революции», или же целинная бытовка.
Отчасти поэтому проект Петра Белого «Люда ЭКСПРЕСС» представляется оптимальным для нынешней ситуации лабораторного деяния, поскольку он в наиболее чистой форме отвечает ожиданиям публики. Идея проста: в течение двух недель в режиме нон-стоп, каждые три дня открывается новая выставка. Пять персональных подытожит коллективная. Камерный формат предполагает минимализм и точность высказывания, а быстрая смена экспозиции насыщенную событийность и темп. Подобный проект уже был реализован Белым. Два года назад он осуществил беспрецедентный эксперимент, открыв галерею «Люда» в небольшой чисто выбеленной каморке в одном из дворов на Моховой улице. В течение девяти месяцев каждую неделю открывалась новая выставка, и «Люда» быстро сделалась главным ньюсмейкером петербургской художественной жизни. В итоге получился довольно точный срез, блиц-портрет современного искусства Петербурга во внекоммерческом пространстве свободного чистого действия.

В настоящее время Петр захвачен идеей репрезентации петербургского искусства как самостоятельного и до конца нераскрытого феномена – ведь за прошедшие десять лет оно, как будто, утратило свою специфику, растворившись в общероссийском или же точнее, московском контексте.
Последний бренд петербургской самобытности – неоакадемизм Тимура Новикова - остался в прошлом веке и, хотя за прошедшие десять лет ХХI века появилось немало новых имен, не возникло какой-то новой мощной доминирующей идеи, ставшей мейнстримом для Города. Молодой талантливый художник теперь, как правило, начинает сразу с Москвы, вовлекаясь в интенсивную столичную жизнь. Правда, есть примеры и обратного порядка – так несколько лет назад в Петербурге неожиданно обосновался Павел Пепперштейн, заявивший об усталости и разочарованности от московской «суеты сует», а Марат Гельман решил сделать Пермь центром современного искусства, перенеся практически всю сферу своей активности на провинцию.
Так вот и Белый усматривает в Петербурге то, что не лежит на поверхности, а является органичной частью внутренней городской жизни, ее неповторимой складкой, где искусство не «форматно» и не «очередной проект». «Настоящая жизнь в городе традиционно сосредоточена в чердаках и подвалах» - рассуждает Петр, - это неизбывно петербургская черта. Быть может, кто-то рискнет здесь увидеть симптом маргинальности, свидетельство глубокой периферии здешней ситуации, и будет,наверное, прав. Искусство, все же, не зависит напрямую от наличия рынка, престижных международных форумов, успешности художников или галерей и многих других необходимых институциональных факторов, свидетельствующих о его процветании.
Современное искусство в России уже почти официоз, во всяком случае, оно давно уже формализовалось в институциональном смысле слова и стало вполне конвенциональным привычным явлением. Можно даже говорить о завершении этого проекта – «современное искусство», - двадцать лет вполне достаточный срок для того, чтобы судить о нем как уже состоявшемся и принадлежащем истории феномене.

Люда ЭКСПРЕСС предлагает зрителю необычную выборку имен: Константин Симун, Александр Морозов, Кирилл Хрусталев, Влад Кульков, группа «Мыло» (Семен Мотолянец, Дмитрий Петухов). Это художники разных поколений, и такое соединение может показаться произвольным. Однако есть что-то родственное в самом типе творчества, присущего им. Это избегание прямоезжих дорог, самоуглубление, минимализм, но не как определенное направление, а как взыскательное отношение к форме.

Патриарх отечественного минимализма Константин Симун, автор памятника ленинградской блокаде на дороге жизни «Разорванное кольцо». Отточенная ясность, строгость и формульность высказывания художника обусловлены временем, а формы монумента, при всей идео- логической и символической нагруженности, были близки минималист ским абстракциям 1960-х.
Два рукава разомкнутой дуги образуют своего рода портал, открывающий вид на перспективу «дороги жизни» по Ладожскому озеру. Горизонт на границе неба и воды и арка, берущая его в скобку – своеобразная риф ма к Новой Голландии, острову, мыс которого художник воспринимает как нос корабля, Устремленного Петром 1 в Европу.
Последние работы Симуна на его выставке «Апокалипсис» – серия найденных объектов, сфотографированных в естественной им среде: белые пластиковые канистры в прибрежном песке, как будто выброшенные на берег морем. Их найденность, впрочем, условна – перед нами скульптуры художника, поскольку с помощью ножа канистрам придано сходство с человеческими головами – как будто немыми свидетельствами исчезнувшей цивилизации.
Неслучайно они вызывают в памяти изваяния острова Пасхи, или же скульптуры индейцев центральной Америки, пластика которых так существенно повлияла на развитие модернистских форм ХХ века. Обнаружение лапидарной рубленой формы в очертаниях дизайнерской вещи серийного машинного производства сродни игре в найденное искусство: оно там, где присутствует зоркий взгляд художника.

Эта остроумная работа с мусором, с вещами, чье существование почти обречено, составляет основу творчества Кирилла Хрусталева, не давнее появление которого на петербургской художественной сцене стало настоящим открытием – в нем как будто воскрес дух обэриутского концептуализма, где слово-вещь в своем пересечении-наложении друг на друга высекают искру остроумия, обнаруживая свою чистую сущность. Хрусталев работает с вещами ближней ойкумены, самыми тривиальными и мизерабельными в своей заурядности: пивная пробка, сигарета, салфетка, конфета, монета, чашка, капля кофе на листке бумаге, обрывок резинового шарика, камень, спички… В емких афористических названи ях, которые дает художник, что не стало исключением и для нынешней выставки – “Momento vita”, – эти вещи, а точнее, уже-не-вещи, потерявшие свой статус и ставшие с бытовой точки зрения мусором, обретают новое бытие и глубину человеческого измерения.
Помимо концептуальной составляющей его произведений здесь присутствует и формалистический уровень их осмысления: эти вещи могут быть восприняты как чистая абстрактная форма.

Абстрактны и минималистичны неоновые космограммы Александра Морозова, эффектно светящиеся на черной стене – выставка «Фактум». Если не знать эзотерического и мистического подтекста этих работ, можно подумать, что перед нами сухие линеарные чертежные формы, восходящие к конструктивистской графике Александра Родченко из серии «Линиизм» или же объекты американского минималиста Дэна Флавина. Однако аналогия здесь не аргумент, важен сам результат перевода линий судьбы в абстрактный графический знак и выбор имен, скрытых за ним: Виктор Цой, Марсель Дюшан, Андрей Монастырский, Виктор Пивоваров. По преимуществу живописец Александр Морозов последнее время также тяготеет к формульной лаконичности высказывания – таковы его «нимбы» - тяжелые подковообразные формы, вырубленные из черной прокатной стали, абрис которых взят с русских икон 15 века. «Схваченные» у основания тонкой светящейся неоновой трубкой они создавали эффект замыкания полюсов и свечения – материализованного чуда, имеющего сакральную природу. Морозова занимает исследование границы между тонкими состояниями материи и духа, и он ищет материалы и формы, могущие максимально выразить и прочувствовать эти состояния перехода.

Влад Кульков производит на свет клубящиеся переплетающиеся мотки бесконечных линий, знаменуя совершенно другой тип речи – косноязычного шамана или же инфантильного грффиттиста, ребенка, в беспорядке чирикающего линии, - в этих живописных формах есть нечто соприродное стихии движущихся масс воздуха, облаков, воды или же лавы. Они органичны и безусловны, в них заключена сила самоорганизующегося потока жизни, оставляющей свой след в прихотливых «барочных» извивах и росчерках формы.
Непомерность извлеченных из подсознательного плана блуждающего круговорота форм проявляется в «сюрреалистической» изнанке его абстракции, полной экспрессии, тяготеющей в своей речи к поэтическим иероглифам-знакам, наподобие загадочных «письмен на покрывале майи», масок или личин необъятной пустоты.
Своей выставке художник дал название «Ребус», настаивая на анаграмматическом характере письма, тяготеющего к свободному ассоциативному прочтению отдельных знаков. В отличие от предыдущих работ художника, в нынешних холстах больше строгих, острых форм, игольчатые соцветия которых отсылают к лучизму Михаила Ларионова.

И Кульков, и группа «Мыло» не обделены вниманием художественного сообщества. Однако, это не упрек художникам. Скорее, наоборот, в их творчестве прочитывается желание ухода от медийной и светской публичности: так, Кульков жил некоторое время в Мексике, открывая для себя культуру ацтеков и майя, а Мотолянец и Петухов в своих акциях осмысляют разные фигуры и жесты эскапизма, очевидно работая с житийными текстами.
В этот раз они обыгрывают свой перформанс, проведенный недавно в музее Гигиены, где они предстали в образе святых столпников с прикре пленными нимбами над головами вокруг огромной собаки – «хищной гиены». Название «Дайте нам возможность делать то, что мы хотим делать и думать о том, о чем мы хотим думать» недвусмысленно отсылает к современной общественной ситуации в стране, где снова возобладал запретительный дух.
В самом выставочном пространстве будут представлены рисунки Петухова и складывающиеся вырезанные из дерева фразы-слова Мотолянца, наподобие советских вывесок шрифтом-курсивом. Сами же художники будут сидеть на крыше, но уже не в образе каноничных для них фигур святых, и выкрикивать в мегафон фразы, вырванные из контекста. С ними будет уже задействованное в музее Гигиены чучело собаки.
Религиозная тематика в современном искусстве сейчас притча во языцех, многие художники работают с православной иконографией, канонами и ритуалом, задействуя разные актуальные смысловые контексты. У «Мыла» нет ни глумления, ни ёрничества, ни спекулятивной имитации, пошлости или занудства. На первый план выходят задачи исключительно художественного характера, где «остроумное» не затемняет «возвышенное» и наоборот.

Проект «Люда ЭКСПРЕСС» не ставит задач глобального порядка, тем не менее, он позволяет нащупать неизменно живую составляющую искусства Петербурга, пусть и прерывистая линия которого представлена ху дожниками разных возрастов и даже эпох: советского шестидесятничества, постсоветского романтизма, новорусского цинизма и современной потерянности, в которой независимая личная позиция вызывает уважение и доверие.

Линия сопротивления – что еще остается?

* Само название острова говорит о дерзаниях Петра Великого, мыслящего Россию на берегах Невы – Новой Европой, а Петербург – корабельным городом.